Eng | Рус | Буряад
 На главную 
 Новости 
 Районы Бурятии 
 О проекте 

Главная / Каталог книг / Электронная библиотека / Озеро Байкал

Разделы сайта

Запомнить меня на этом компьютере
  Забыли свой пароль?
  Регистрация

Погода

 

Законодательство


КонсультантПлюс

Гарант

Кодекс

Российская газета: Документы



Не менее полезные ссылки 


НОЦ Байкал

Галазий Г. Байкал в вопросах и ответах

Природа Байкала

Природа России: национальный портал

Министерство природных ресурсов РФ


Рейтинг@Mail.ru

  

Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Место, откуда нет возврата

Автор:  Тиваненко А. В.
Источник:  Древние боги Байкала. - Чита, 2012. - С. 109-118.

До сих пор мы говорили о Малом море как о месте упокоения душ умерших предков древних курыкан, и, возможно, их пред­шественников бронзового и каменного веков. Однако если сле­довать путем якутского богатыря Юрюнг Уолана, бросившегося в погоню за вероломно захваченной врагами невестой, мы смо­жем убедиться, что если тот стоял на западном обрывистом бе­регу озера Байкал, то страшный залив Лэбийэ, конечно же, на­ходился на его восточном побережье. Где могут располагаться здесь обширные песчаные отмели по пути в лесостепной засуш­ливый Забайкальский край? Более подходящего места, как рай­он акватории дельты реки Селенги, я не вижу.

Если следовать якутским олонхо, то Муус Кудулу-Байгал, хотя и представляется морем, но оно вытянуто и даже узко так что через него могли перескакивать мифические герои верхом на верном коне. Оказывается, и в бурятской шаманской мифо­логии это море также обозначено не неким бесформенным гео­графическим объектом, а вполне узнаваемо. Почти все предания акцентируют внимание на его вытянутой форме «моря-реки», которое имеет переход или до того узко, что богатыри-герои мо­гут свободно перескакивать на лошади с одного берега на дру­гой. А героиня одной из сказок Тэбэк-Ногой-Абаха легко пере­шла его на спине чудовищной китообразной рыбы, легшей по­перек «моря-ручейка».

Этот удивительный водоем помещается улигершинами на земле древних бурят, среди гор и глухой тайги, полной диких зверей, а к нему вплотную подступают ковыльные степи со ста­дами домашнего скота. Зимою гигантское море покрывалось льдом. Когда мангатхаи (злые драконоподобные существа) ли­жут кровь отважных баторов, попавшую на лед, то языки много­головых чудовищ примерзают к нему, благодаря чему славные бурятские богатыри убивают вечных врагов родной земли.

Конечно, трудно идентифицировать мифический водоем древних якутско-бурятских мифов конкретно с Байкалом толь­ко на том основании, что иного моря на территории Восточной Сибири не существует. Поначалу исследователей удиляло, по­чему вплоть до XVII столетия в старинных преданиях Байкал ни разу не назван своим настоящим именем, кроме якутов. Зато в эпоху средневековья все азиатские кочевники давали сибирско­му водоему титулы, подчеркивавшие его громадное величие среди прочих водоемов Центральной Азии и Южной Сибири: Далай, Тэнгис, Ламу и др. ‑ «Великий», «Подобный океану», «Море» и тому подобные. То же значение и в якутском Муус Кудулу Байгале ‑ «Великий Ледяной Байкал». И лишь в бо­лее поздних вариантах древних сказаний мы встречаем поясне­ние, что мифическое бело-синее бушующее море как обитали­ще фантастических существ типа летучих огнеподобных змеев, драконов, страшных рыб, птиц и других чудовищных тварей и есть всем знакомое пресное озеро-море Байкал.

Подобный прием «укрывательства» истинного имени или прозвища конкретного образа за величественным эпитетом в прошлом именовался табу. Но подобное табу применялось только к объектам поклонения людей, чтобы не вызвать гнева почитаемого божества от частого упоминания их всуе. Когда русские казаки-землепроходцы и участники первых академи­ческих экспедиций пришли на берега Байкала, они встретили факт глубокого почитания сибирского водоема в качестве гроз­ного и всесильного божества, принимавшего самое деятельное участие в судьбах местных аборигенов. Главное, от чего так настойчиво оберегали поморы европейских пришельцев, ‑ это не называть Байкал озером, но всегда говорить: море в знак ува­жения и преклонения перед всесокрушающей силой и мощью его природной стихии. Поэтому есть основание предположить: мы не встречаем в древности ныне известного имени Байкала только потому, что внутреннее море Сибири боготворилось все­ми местными народами, а его «подлинное» название было воз­ведено в табу вплоть до XVII столетия. В переводе с тюркского Байкал ‑ это «Большое (или Великое) озеро», а эвенки дали ему свое имя ‑ Ламу, что означает «Море». Поэтому вполне веро­ятно, что ныне устоявшееся название Байкала (Байгала) идет от тюркоязычных курыкан.

Но как все это связать со страшным заливом Лэбийэ предпо­ложительно в дельте реки Селенги?

Поиски образа уводят нас в глубины каменного века. Учеными уже обращалось внимание на то, что начиная с Исаковского эта­па неолита до Глазковского времени ранней бронзы включитель­но, погребения человека в Восточной Сибири не подчиняются какому-то общему правилу ориентации. Встречаются костяки, направленные черепами по странам света, по солнцу, однако се­верная и северо-восточная ориентировки являются преобладающими. Но если в указанный период истории еще трудно уло­вить положение погребенных в связи с общим направлением сибирских рек, текущих с юга на север, то ближе к бронзовому веку это становится бесспорным фактом. Этой же идее, возмож­но, подчинена и сама конструкция могильных ям, которые, по А.П. Окладникову, имеют много общего с формой эвенкийских лодок-оморочек. Совпадение северной и северо-восточной ори­ентировок погребений в эпоху неолита с «речной» Глазковского времени позволяет предполагать, что уже с Исаковского этапа каменного века возникло первое неясное представление о «зем­ле мертвых», находящейся, по бурятским мифам, где-то на севе­ре, в краю вечного холода и тьмы. К концу неолита эта идея на­чинает получать уже более четкие формы: географические по­знания привели древних к мысли, что все сибирские реки, стекающие с Саяно-Байкальского нагорья, текут на север, и что они являются естественной водной дорогой из мира живых в мир мертвых.

Реликтом данной религиозно-мифологической концепции у бурят Прибайкалья является представление о Зулхэ-мурэн ‑ среднем течении р. Лены, считавшейся границей между «посю­сторонним» и «потусторонним» мирами. Буряты верили, что за Леной, «где-то на севере или северо-востоке», находится царство мертвых, куда уплывали на мифических лодках души умерших соплеменников. Сама церемония «отплытия» называлась «зуулхэ» (досл. «идти на восток») или отправления на «тот» свет, нахо­дящийся на северо-востоке ‑ «зуун-хойно», за р. Леной, в стра­не стужи и мрака. Именно туда, к своим предкам, и отбыла часть прибайкальских курыкан, когда их стали теснить монгольские воинственные пришельцы.

Однако этот реликт древнейшей религиозно-мифологической концепции об окружающем мире, видимо, не отражает в пол­ной мере существа вопроса. Имеется целый ряд убедительных данных, позволяющих считать озеро Байкал таким же «морем мертвых», а впадающие в него притоки ‑ «реками (дорогами) мертвых» древних родоплеменных групп местного населения. Изучение шаманского фольклора современных аборигенных на­родов, живущих по берегам Байкала, доказывает реальность су­ществования таких представлений о «море мертвых», куда при­плывали в лодках или на плотах тела и души умерших сопле­менников. Из них большой интерес представляют эвенкийские легенды. Они гораздо полнее и ярче, чем у бурят, поскольку, обитая изолированно в глухих уголках тайги, охотники и рыбо­ловы донесли свой фольклор в «чистом» виде. К тому же эвенков считают народом, чей этнографический комплекс не претерпел существенных изменений с каменного века, равно как и духов­ная культура.

«Мумонги хокто бира» (досл. «Водяная дорога-река») еще не так давно стариками эвенками представлялась как мифическая шаманская дорога, связавшая все три шаманских воображаемых мира (верхний, средний и нижний) в единое мироздание ‑ Вселенную. В верховьях этой реки («угу буга») находилось, по их представлениям, родовое хранилище перевоплощенных душ «ами» и всесильные добрые божества, дарующие жизнь лю­дям и стадам таежных животных. Среднее течение реки зани­мал «дулу (дулугу) буга»: это не что иное, как наша реальная зем­ная действительность, в которой живут, охотятся и рыбачат ре­альные люди,члены одного родового или племенного коллек­тива. Нижний мир «хэргу (эргу) буга» размещался, естественно, в нижнем течении шаманской реки, и он-то представлялся как мир мертвых ‑ «буни-букит». Шаман, совершая обряд прово­дов души умершего, привозил мысленно к устью родовой реки покойного и просил предков, чтобы те приняли его в родовое стойбище мертвецов-соплеменников. Навстречу выходила сама хозяйка земли мертвых и принимала приплывшую душу в свой род.

Там, в устье шаманской реки, впадающей в «море мертвых», людей ожидал удивительный и загадочный мир. Все в нем пред­ставлялось диаметрально противоположным миру живых лю­дей: живое в нем становилось мертвым, мертвое ‑ живым, здо­ровое превращалось в гнилое, гнилое в здоровое, большое об­ращалось в маленькое, маленькое ‑ в большое, вкусное и пи­тательное казалось отвратительным и несъедобным, несъедоб­ное ‑ вкусным, поношенное и рваное приобретало форму но­вого, новое становилось старыми лохмотьями, ломаное и битое чудесным образом обретало форму целого, а целое превраща­лось в лом...

В свою очередь все, что попадало из нижнего мира в средний, в мир обитания живых людей, также меняло свою сущность и обретало диаметрально противоположные формы: вышедшие из нижнего мира существа становились невидимыми и неулови­мыми в своей телесности. Так, к примеру, олени, которых порою дарили героям сказок и мифов жители нижнего мира, по при­бытии в средний мир оказывались не более как гнилушками.

Подобно верхнему миру, состоявшему из ряда «земель-небес», нижний мир, по воззрениям эвенков, считался также многоя­русным. Там имелись нижние, более нижние и самые нижние земли (воды). На первом из них обитали люди (умершие соро­дичи), на втором ‑ владыки нижнего мира и божества, на тре­тьем ‑ духи болезней и смерти, прочие всевозможные зловред­ные существа.

Умершие соплеменники, как верили эвенки, жили в потусто­роннем мире родами и племенами в стойбищах и продолжа­ли заниматься привычной хозяйственной деятельностью в це­лях своего пропитания. Одевались они в традиционные меховые одежды, имели те же страсти и недостатки, которыми обладали до своей смерти.

Как сказано выше, изучая погребения охотников и рыболо­вов каменного века на территории Восточной Сибири, археоло­ги установили один интересный факт: захоронения эти не име­ли четкой ориентации по странам света, но зато древние моги­лы как бы «плыли» вдоль рек вниз по течению и строго соответ­ствовали всем изгибам русла. Кроме того, сами могильные ямы выкапывались в форме тунгусской лодки-долбленки или бере­стяной оморочки. При раскопках найдены также и остатки сши­той бересты вдоль стенок ямы. Выходило, что в вырытую могилу иногда действительно укладывали лодку, а в нее ‑ тело умерше­го соплеменника. Даже сопровождавшие покойника нарочито испорченные вещи были положены в лодку отдельно, словно со­родичи отправляли члена своей общины в далекий и невозврат­ный путь. Испорчены же они были, вероятно, потому, что в по­тустороннем мире должны были обрести свой первоначальный вид и далее служить хозяину.

Итак, души умерших соплеменников «плыли» в неведомую «страну предков». Но где же она располагалась? Разумеется, вниз по течению рек. И, действительно, поиски дали археологам открытие в устьях Иркута, Китоя, Белой, Оки и других крупных рек Восточной Сибири огромных некрополей, действовавших на протяжении ряда тысячелетий. Причем нужно подчеркнуть, что здесь хоронили вождей племен, родов, героев, шаманов и других представителей элиты каменного века. Или это дань по­следнего почтения уходящих в мир иной соплеменников?

Следовательно, для населения Прибайкалья последним «пристанищем» для душ умерших предков служила, вероятно, река Ангара. А для населения Забайкалья? Может быть, озеро Байкал?

Думая так, ученые провели исследование в устье Селенги и действительно обнаружили близ деревни Фофаново огромный некрополь, самый крупный за Байкалом, общее число могил в котором исчисляется за сотню. Неизвестно, сколько еще разру­шилось во время различных половодий, при строительстве до­роги и переправы, разработке каменного карьера, а сколько еще не найдено? Там до сих пор из берегового обрыва торчат ист­левшие кости людей далекой древности. Значит, Байкал мог в самом деле представляться местом последнего упокоения душ умерших, а устье Селенги ‑ входом в страшное и черное цар­ство теней, о чем, собственно, и говорит древний якутский (курыканский по сути) шаманский фольклор.

Важным доказательством существования в шаманской мифо­логии каменного и бронзового веков религиозно-философской концепции о «реке-дороге» мертвых являются наскальные ри­сунки. Серии изображений лодок и людей с молитвенно под­нятыми руками имеются, к примеру, на священных скалах у с. Шишкино в верховьях Лены близ Байкала. Интересно также, что под одной из плывущих лодок размещена лосиная или оленья фигура самца.

Культовое содержание данной группы изображений, как считал А.П. Окладников, не подлежит сомнению. На это пря­мо показывает положение рук человеческих фигур, воздетых к небу в общеизвестном ритуальном жесте произносимой молит­вы, обращения к Небу, божествам верхнего (или нижнего) мира. Образ лося или оленя, сопровождающего лодки мертвых в их плавании в потусторонний мир, также известен в шаманском фольклоре народов Сибири. Это, безусловно, хорошо знакомая по древним мифам фигура животного (конкретно лося или оле­ня) ‑ обитателя (хозяина) нижнего мира, а также образы ны­ряющих в волнах «реки мертвых» оленьих быков эвенкийских погребальных заклинаний, и страшных лосей кетских легенд об оленихе ‑ владычице преисподней Хосядам, окаменевшей по­среди Енисея.

В свете сказанного я по-иному расцениваю смысл обнаружен­ного мною интересного культового комплекса начала бронзово­го века на Шаманском мысу, что узкой каменной грядой далеко выдается в акваторию озера Байкал на его южной оконечности. Помимо довольно крупного могильника (раскопки его продол­жаются), где умершие лежали в берестяных лодках-оморочках при наборе бытовых и промысловых орудий труда, уложенных как бы в походные сумы, здесь было найдено святилище над вхо­дом в полузатопленную пещеру. Фасад ее украшает рисунок оле­ня с ветвистыми рогами. Не может ли все это представлять со­бой иллюстрацию шаманского мифа о «мире мертвых», а сама пещера ‑ это воображаемый вход в преисподнюю, который и «охраняет» ее «дух-хозяин»?

Подобных мест, так сказать узкого родового значения, на Байкале имелось три. У жителей Приольхонья, естественно, ана­логичные функции несла пещера Бурхан (Шаманка) на Малом море, с рисунком «птицеобразного» существа на фасаде и круп­ным некрополем на берегу. И, конечно же, не случайно, что та­кие же неолитические могильники расположены в устьях рек, впадающих в Малое море. Таким местом являлся и Шаман-камень в истоке Ангары, но оно недостаточно изучено. Но из всех трех мест главным все же считался мыс Бурхан.

И уж совсем интересно то, что «драконоподобная» ипостась владыки преисподней, о чем говорили древнекитайские лето­писцы, шаманский фольклор народов Прибайкалья, средневе­ковые монгольские источники (об этом далее), не был чужд и в бронзовом веке. На петроглифе у с. Шишкина и на «селенгинских» наскальных изображениях Забайкалья тема драконов так­же присутствует, получив большое распространение с приходом из Китая хуннов во II веке до н. э. Постепенно дракон этот вытеснил из шаманского пантеона древнейший образ мифического оленя и занял одно из центральных мест среди божеств озера Байкал.

Назад в раздел