Eng | Рус | Буряад
 На главную 
 Новости 
 Районы Бурятии 
 О проекте 

Главная / Каталог книг / Электронная библиотека / Республика Бурятия / Этнография / Байкальские этносы

Разделы сайта

Запомнить меня на этом компьютере
  Забыли свой пароль?
  Регистрация

Погода

 

Законодательство


КонсультантПлюс

Гарант

Кодекс

Российская газета: Документы



Не менее полезные ссылки 


НОЦ Байкал

Галазий Г. Байкал в вопросах и ответах

Природа Байкала

Природа России: национальный портал

Министерство природных ресурсов РФ


Рейтинг@Mail.ru

  

Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Любимцы прибайкальской тайги (эвенки)

Автор:  Карнышев А.Д.
Источник:  Байкал таинственный, многоликий и разноязыкий. - Иркутск, 2007. - С. 158-166.

Эвенки (тунгусы) Восточной Сибири, в том числе Прибайкалья, были одним из древних коренных народов, которые жили в этих местах и с которыми русские взаимодействовали с первых шагов своих походов в таёжные края. Хотя эвенки находились в то время под властью бурят и платили им дань, они далеко не сразу поддались владычеству новых вассалов. Одним из первых описал это извест­нейший исследователь Георги. «Во время российских нападений ока­зали Тунгузы больше мужества, нежели другие Сибиряки, и никакое поражение не могло их принудить к оставлению занятых ими под жилища своих мест. Преодоленные бунтовали в последовавшие вре­мена несколько крат; и в 1640 году Ленские Тунгузы у собирателей подати выщипали бороды. Живущие на западной стороне Байкала Тунгузы покорились России не прежде, чем в 1643, на восточной же стороне и при Витиме обитающие в 1657 году» (80).

Жизнь эвенков на природе, их слитность с нею формировали у многих представителей этноса простоту, непосредственность, высо­кие моральные качества, почитание предков, что становилось осно­вой их житейских традиций и поступков. «...У них всегда на языке и на деле то, что на сердце. Лгать кажется им дурно: и сие самое предохраняет их от подозрения и клятв. Воровство и обман почита­ется у них столь позорным делом, что они по таковым пререканиям размениваются часто стрелами. Довольствуясь самыми необходимы­ми надобностями, ни к кому, кроме оных, не имеют пристрастия: и потому пребывают при прародительских своих нравах и житейских порядках без дальних прихотей и затей».

Основными сторонами хозяйствования эвенков были оленеводс­тво, охота и рыболовство. В прибайкальской тайге они промышляли копытных (лось, изюбрь, козы, кабарга), пушных (лисица, соболь, колонок) зверей, а также, если была надобность, охотились и на волков и медведей.

Привязанность эвенков к названным традиционным деятельностям породила мнение об их определенной боязни Байкала и даже стремление избегать его. К Балков в своем романе «Байкал море свя­щенное» пишет по этому поводу (29, с. 10): «Молитвенно и по-детски простодушно отношение к сибирскому морю эвенкийских племен, не часто появляются они на белых песчаных берегах, из века в век обре­таясь средь таежных сопок и горных речушек, безбоязно ставя чумы подле зверьих троп и медвежьих берлог, там, где повыше, куда, бывает, что и заглянет солнце, пробившись сквозь густые кроны таежных великанов. Отважные в схватках со зверем, они делаются слабыми и безвольными, очутившись на берегах Байкала, и страх разом вспыхивает в их маленьких зорких глазах и они осторожно и как-то неуверенно ступают на землю и тихо бормочут, глядя в синюю неоглядь: «О, бачка, бачка!..» И коль отпадет надобность и дальше находиться близ сибирского моря, норовят побыстрее уйти».

С категоричностью и даже обоснованностью подобных мнений вряд ли можно согласиться. Когда путешествуешь по берегам свя­щенного моря и находишь множество эвенкийских названий его мест (Ая — красивая, Аяя, Шегнанда, Урбикан, Томпуда и другие в чем-то поэтические наименования), понимаешь, насколько этот на­род любил и одушевлял Байкал, дивился его красотой. Кстати, на Байкале во многих его местах эвенкийские названия (особенно на севере) преобладают. В мыслях Балкова все-таки есть свой резон: продукция Байкала не могла полностью обеспечивать рацион охот­ников и скотоводов. К тому же в низменных местах по берегам озера «основу» хозяйствования эвенков — оленей беспощадно допекали пауты, гнус, мошка. Это определяло уход и животных и их хозяев на горные альпийские луга. По данным причинам они приходили к своему «кормильцу» только в определенные периоды. Об этом гово­рит хотя бы разбитый на сегменты календарь эвенков: сезон, когда линяет утка; сезон, когда хариус идет на нерест; сезон, когда омуль идет на нерест, и так далее.

Многие путешественники и писатели, которые знакомились с жизнью и бытом этих детей природы, отмечали в своих воспоми­наниях удивительное сочетание в их характере гостеприимства, даже услужливости, с чувством собственного достоинства. Надо хотя бы раз попасть на стойбище, увидеть сквозь синие туманы от дымокуров оленей в ивняковом загоне, веревку между деревьями, где серебряными серьгами видится распластанная рыба, кострища с объехавшим полтундры черным чайником, надо быть приглашен­ным в чум, окинуть взглядом шесты, на которых сушатся мокрые верхонки, задрать голову и увидеть, словно из колодезной глубины, синий кружочек неба. И тогда люди видели искреннее, идущее от души желание байкальских аборигенов поделиться с другими даже последней краюхой хлеба, и эта щедрость и предупредительность хозяев воспринимается вроде элемента окружающей среды, такого же естественного, как красота окрестных мест или как таинствен­ность скал.

У эвенков существовал и существует неписаный свод узаконен­ных традиций, регламентирующий социальные, семейные и межро­довые отношения. Он касался и отношений человека с окружающим миром. Это обозначалось словом иты (итин), имеющим значения режим, закон, устав, а также обычай, традиция, порядок. По пред­ставлениям эвенков, Иты как законный порядок и традиции жизни эвенкам дало небо Буга. По фольклорной версии, их оставил как заветы бог-творец Сэвэки, сотворивший Среднюю землю, человека и животных. Это заповеди общечеловеческого содержания, по которым следует жить эвенку. В социально-психологическом и экологическом плане среди них выделяются следующие.

• Неба Буга и земли благословением живет человек. Небо-ро­дитель Буга дает все, небо-родитель Буга кормит человека. Против воли его не иди, противного его воле не делай.

•   Всех и все земля растит, человек тоже ее соринка.

• Все, что даруется небом-родителем Буга, не жалей для людей. Делись безвозмездно, соблюдая обычай Нимат. Еще ни один человек не умер от того, что накормил сироту, поэтому небо-родитель Буга, благославляя, даст пищу тебе.

•   Жизнь прожить — не один горный перевал перевалить. Еще никто на свете, не испытав незвгод, не жил.

•   Всяк живущий пару себе находит, всяк свой корень имеет. Без женщины-матери как человеку родиться? Матери своей, родителей и предков своих тропу торя, по следу их идя, живи.

•   Сокровенные мысли друг друга узнавая, душа в душу живя, люди жить должны. Тех, кто раньше тебя солнце увидел, слушай (т.е. слушай советы старших).

•   Ветвью самостоятельной у дерева став, «сам себе хозяин» — не думай так. Доброе из себя наружу выпускай, а плохое подавляй в себе.

• С недобрыми мыслями далеко не уйдешь, дорога их коротка и обрывочна. Лишь благими мыслями дорогу свою жизненную удли­нишь. Добром движимая, мысль длинный и долгий путь проходит.

• Желание и страсть унижать человека из всех запретов-одё са­мый греховный, невиновному вину находить — самый тяжкий грех. И самый невзрачный по внешности может гордостью людей стать.

• Не радуйся плохому, даже если тебе от этого нечаянная польза выйдет. Ведь только ногти и волосы радуются смерти человека, ибо неудержимо расти на мертвом теле начинают.

• Тобой произнесенная худая речь к тебе же по твоему следу вернется, догонит тебя самого. Твои плохие слова тебе же будут ска­заны, позже догонят тебя и к твоим детям придут, вернувшись.

•    Очаг свой разожги, ребенка роди, скотину вырасти — корнем человека стань.

Значительная часть пищевого рациона эвенков составляла рыба. Добывали они её различными способами. Георги писал, что «на воду пускаются они в небольших лодках (Яу), состоящих из лёгкой деревянной основы, и таких же закраин, обшитых берес­тою, и притом так плотно, что вода никак пройти сквозь оную не может. Такия их лодки внизу несколько плоски, с обоих концов остры, длиною от 1 до 3 сажен, вверху шириною от 1 до 2 футов, тяжестью иногда меньше, а иногда и больше пуда, но со всем тем довольно крепки, и можно на них не токмо одному, но четырём и пяти человекам ездить безопасно по рекам и большим озерам, да на самом Байкале, далеко от берегов. Веслы походят на лопаты; а гре­бут то тем, то другим. Бродники, неводы и сему подобная рыбачья снасть им неизвестна. Рыбу ловят удами, которыя опускают в воду через край идущей на гребле лодки, да и трехзубчатыми железны­ми вилами... Когда осенью бывает омоли (омули) ход из Байкала в некоторыя реки, то делают они неподалеку от берега из прутьев сплетенную городьбу и ставят в реке наискось, а сами стоят позади оной в воде и выбрасывают на берег голыми руками пригоняемую к городьбе по причине великого множества и тут останавливающуюся рыбу» (80).

Естественно, подобный лов при немногочисленности эвенков,

проживающих по Байкалу, не вызывал заметных неприятностей при­роде, особенно если ловили скатывающуюся после икромёта рыбу. Но когда по байкальским рекам стали массой ловить сетями рыбу, идущую на нерест, ставить «хапы» на так называемую «поплавщину» — омуль, скатывающийся после икрометания — буквально на каж­дом метре промысловых речек, то это весьма серьёзно отразилось на рыбном богатстве озера. Были у эвенков и специфические таежные и охотничьи навыки. «Звериный же промысел производят различно. Они употребляют при том луки, стрелы, рогатины, силки, ловушки, а особенно самострелы и приученных к гоньбе зверей собак... Пое­лику они ходят на звериной промысел обыкновенно поодиночке, и притом смелы, то немало пропадает их от нещастных приключений, падения с гор, увязывания ногами промеж зыблющихся накипей, ко­ими каменистыя горы усыпаны, также от быстроты рек, от хищных зверей и так далее...».

Особым вниманием у байкальских эвенков пользовалась нерпа, скорее они преисполнялись особым уважением к этому зверю. В част­ности, они считали Ушканьи острова не только главным обиталищем байкальского тюленя, но и связывали с ними жизнь царя всех нерп. Они даже верили, что нерпы имеют свой язык и чувства: когда им хорошо — нерпы молчат, когда им плохо — тюлени подплывают к берегам и стонут. Поскольку потребности в пище и одежде заставля­ли эвенков охотиться за нерпой, они все же стремились всяческими нормами и правилами регулировать ее добычу.

Наблюдая за неспешной и спокойной деятельностью эвенков, окружающие порой усматривают в этом традиционную созерцатель­ность и лень. Этот предрассудок бытует среди случайных в тайге или пришлых людей, которые видят, как эвенки не слишком-то старательно распахивают землю или косят траву, не умея, а, быть может, и не желая привыкнуть к новому занятию, которое тут же рядом в удовольствие русским, украинским, а теперь даже якутским и бурятским земледельцам. Но стоит посмотреть на эвенка в тайге — кто сравнится с его сноровкой, с его прытью, с его мужественной работоспособностью? Тысячу раз прав исследователь истории и об­раза жизни эвенков В.Туголуков, называя пресловутую «туземную лень» историческим недоразумением.

Эвенки — люди, чрезвычайно приспособленные к жизни в суровых и холодных краях байкальской Сибири. Их адаптированность к самым сложным экстремальным ситуациям вызывала величайшее изумление многих европейских и российских путешес­твенников. Н.Щукин в книге «Житье Сибирское в давних пре­даниях и нынешних впечатлениях» описывает увиденный чинов­ником «дикий» случай: тунгуска родила без всякой помощи при 35-ти градусах мороза и лежала от слабости на льду реки. Она успела обмыть дитя снегом, перевязать пупок, завернуть в шкурку и положить ребенка в люльку, но затем ослабела, не смогла сесть на оленя. От какой-либо помощи она отказалась. Каково же было удивление чиновника, когда вскоре (тунгуска догнала их на месте ночлега, сама устроила себе жилище, расседлала оленей и начала готовить пищу! На новые вопросы, не нуждается ли она в чем, аборигенка ответила: «Нет, но если имеете вина, так дайте мне рюмочку» (297, с. 180-181).

С территорией вокруг Байкала связана жизнь многих тунгус­ских (эвенкийских) племен. Существует предание, что в северной части расселялось эвенкийское племя мойогиров. Позднее, во время миграции тунгусов в северо-западные земли, к Байкалу с берегов Амура пришли племена киндигиров. Очутившись на берегах Бай­кала, киндигиры дальше не пошли, настолько их пленила красота здешних мест и те богатства тайги, которые они здесь встретили: «море» так было полно живности, что волны выбрасывали на берег рыбу, которую можно было собирать руками. Согласно преданию, за право остаться на этой земле киндигиры сражались со своими «сродственниками» мойогирами, с бурятским племенем баргутов и монгольскими племенами.

В Байкальском регионе эвенки занимали в XII — XVI веках районы Баргузинской и Баунтовской тайги, северного и восточно­го побережья Байкала, жили в верховьях рек Уды, у Еравнинских озер, а также по югу Байкала в районах рек Снежная, Мантуриха, Темник, Армак и Джида. Во второй половине XVII века баргузинские балакиры освоили часть побережья Байкала у озера Котокель. Жили они по рекам Кике, Сухой, занимали верховья рек Итанцы, Курбы и Оны, притоков Селенги, Уды и хребет Улан-Бургасы. Вместе с лимагирами они обживали бассейн реки Турки. Верхнеан­гарские эвенки осваивали значительную территорию, охватывающую современный Северо-Байкальский район Бурятии, выходя за его пределы в сторону рек Чуй, Каи, Чечуя, Мамы и т.д. С южно-бай­кальской стороны обитали кумкагиры. Они больше всего кочевали в районе Култука вдоль юго-восточной оконечности Байкала до реки Мишихи включительно. Осваивались эвенками этого рода верховья рек Темник, вместе с подгородными и селенгинскими тунгусами они нередко кочевали в восточных строгах Хамар-Дабана, по Селенге и ее притокам (см. 35, с. 7-13).

Естественно возникают два вопроса. Во-первых, почему так сильно изменилась численность эвенков Байкальского региона, если, к примеру, в северных районах Иркутской области Бурятии их проживает не более двух-трех тысяч человек. Во-вторых, куда подевались эвенки южного Байкала, число которых практически сведено на нет.

Отвечая на первый (и частично на второй) вопрос, стоит заглянуть в историю. Используя факты изменения численности коренного населения в Сибири, ученые приходят к выводу о том, что резкое снижение численности тунгусов и рост бурят и якутов обусловлены не только высокой смертностью первых и естествен­ным приростом вторых, но больше ассимиляцией их между со­бой. По подсчетам, к концу XVII — началу XVIII в. численность тунгусов составляла 36,2 тысячи человек, в то же время как чис­ленность бурят оценивалась в пределах 27,3 тыс. человек, якутов — 28,5 тыс. человек. «Уже к концу XIX века данное соотношение резко изменилось. По переписи 1897 года численность тунгусов (вместе с орогенами) составила примерно 61 тыс. человек, бурят —                                 288 тыс., якутов — 226 тыс. человек. Таким образом, можно предположить, что уже к приходу русских в Восточную Сибирь тунгусские племена находились на стадии сильного смешения с бурятами» (35).

Длительное время наиболее значительным местом расселения эвенков была долина по реке Баргузин. Но в первой трети 18 века в эти места стали интенсивно переселяться буряты из Предбайкалья. Вскоре в долине возникло немало бурятских улусов, и эвенки были вынуждены потребовать строительства так называемой «Урта Хуре» (Длинная изгородь) — забора, который должен быть своего рода «китайской стеной», разграничивающей владения двух народов. Эта разделительная стена проходила практически через всю долину и оговаривалась определенными условиями и запретами: нельзя в не­которых местах переходить через реку Баргузин и Харасун, нельзя выпускать скот и т.д. Если условия не соблюдались, эвенки применя­ли свои санкции: скот захватывали, а его хозяев избивали. Но стена в конце концов не смогла удержать ни расселение бурят, ни ассими­ляцию эвенков в Баргузинской долине. (О перепетиях данной миг­рации хорошо рассказано в документальной повести Н.Дамдинова « Баргузин-Тукум»).

В большинстве покинули обжитые места и обурятились эвенки южного Байкала. Конкретным примером здесь служит судьба эвен­ков — хамниган, которые переселились в долины рек Темник и Джида из родных мест Прибайкалья и Тунки в 17-18 вв. Б. Ш. Доржиев отмечает, что закаменские хамниганы постепенно смешались с мест­ными бурятами. Они стали забывать родной язык и говорить только по-бурятски. Так, жители хамниганского селения Цаган — Нура яв­ляются обурятившимися хамниганами. Кроме мыло — бортойских и бургуйских хамниган, живущих по долине реки Хамней, в верховьях реки Улекчин в местности Улястуй проживало более десяти дворов обурятившихся хамниган (см. 141).

Уже в начале 20-го века высказывалось много мнений об оконча­тельном вырождении ряда Сибирских этносов. И это в немалой мере касалось эвенков. Приведем в этой связи рассказ об одном из мест их проживания, написанный А.М.Станиловским. «На унылом песча­ном берегу стоит крошечная деревянная церковка...Среди кустов и деревьев лесной опушки ютятся жалкие юрты тунгусов. На вывеске, красующейся над большим домом, торжественная надпись масля­ной краской: «Родовое имение Подлеморско-Шемагирского рода Заб<айкальской> обл<асти> Барг<узинского> у<езда> 1904 г. Вот эти-то Полеморско-Шемагирские тунгусы, воздвигшие в прошлом году эту свою управу, и жмутся сами в торчащих вокруг из-за кустов своих юртах. Как эти полудикари могли додуматься и выстроить это прекрасное здание, этот объединяющий их центр? Конечно, они сами в нем неповинны. Все это создало начальство, на их, разумеется, счет. А у них есть собственное дело — они ускоренно спешат выме­реть (подчеркнуто мной А.К.).

Сейчас это прекрасное здание, составляющее такой контраст с окружающей тайгой, объединяет и управляет всего лишь над 34 че­ловеками обоего пола и всех возрастов. Из них полноправных пла­тельщиков меньше десяти» (253, с. 32-33).

Надо сказать, что и сами власти не весьма пеклись о сохранении аборигенных народов, решая другие актуальные и значимые пробле­мы. Например, 17 мая 1916 года постановлением иркутского генерал-губернатора предварительно была изъята из пользования эвенков часть земель под Баргузинский заповедник и казенный охотничий участок при нем, которые и были учреждены данным указом. Эвенки Шемагирского рода из поселка Сосновка были переселены в северные пределы своей земли — Подлеморья — на реки Шегнанда и Томпуда. Впоследствии семьи разъехались по селеньям северного Байкала. Из эвенков племени два охотника Филипп и Николай Черных в разные годы работали в Баргузинском заповеднике наблюдателями.

Мы уже говорили выше о высоких уровнях живучести и адаптированности к сибирским условиям у эвенков. И не смотря на все со­циально-экономические перипетии 20-го века, особенно его последнего десятилетия, эвенки Прибайкалья, сумели сохранить свой этнос, и всемерно стремятся возродить те традиции, которые помогали выжить им и обеспечивать сохранение окружающей среды. Проведем такую параллель: благополучное существование аборигенного народа При­байкалья в чем-то символизирует благополучие самого священного моря. И надо сегодня создавать все условия, чтобы такой выгодный для всех народов симбиоз продолжался бесконечно. Мир, который признает уникальное значение каждой личности, не может не понимать, что утрата любого малого этноса – это вселенская трагедия.

Назад в раздел